Алексей Войтович
Золотая пропорция
(попытка исторического расследования)
- Ах, Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович! Не скромничайте, прошу вас. Весь мир о вас наслышан, замечательным открытием вашим удивляются во всех университетских городах Европы; от Кембриджа до Мюнхена вы, мой дорогой друг, вы и никто другой представляете лицо новой, просвещенной России.
Слегка от такой похвалы сконфузившись, Менделеев деликатно провел ладонью по своей дикой, бородой заросшей физиономии.
- Вы, как истинный патриот – продолжал Александр 11 – не можете, просто не имеете права оставить Родину в эту минуту опасности. Ведь это же что получается: гладковыбритые англичане совершеннейшим образом монополизировали рынок виски, малодушные и немало битые нашими российскими пространствами французы, запатентовав вовремя название «Коньяк» травят весь белый свет какими-то жуткими клопоморами, австрияки и немцы, набившие безразмерные животы кислой капустой с сосисками, попивают себе этот отвратительный шнапс, гиспанцы... впрочем, Бог им судья, мы подобной дряни на дух не переносим: портвейн, сангрия...
- И все это, заметьте, от нерасторопности и повального головотяпства, творящегося в нашем патентном департаменте. Армянину, скажем «Мартель» пить хуже турецкой резни, но вот назвать великолепный «Арарат» коньяком нет никакой возможности – запатентовано-с...
Светлые патентные головы предложили было отыскать что-нибудь созвучное и похожее, но кроме, как «Маньяк», и , простите меня, «Кутак», найти ничего не сподобились. Вот вам ваш великий и могучий. Представьте теперь меня, таким вот «Кутаком» нашего шлезвиг-Голштейнского кузена Фредерикса, угощающего. В Европе и без того войной попахивает...
Царь прикурил свою изящную египетскую папиросу, пустил к высокому лепному в позолоте потолку облако приятно-удушливого дыма, уставился в него, будто что-то надеясь прочитать, задумался.
- Словом, Дмитрий Иванович, необходим нам наш собственный, суровый, но тем не менее привлекательный славянский напиток. Напиток, который позволит России ворваться, так сказать, на рынок спирритуалистических изделий, занять пустующую до сих пор нишу и закрепить за империей достойное место в ряду ведущих опъенеющих держав.
- В руки вам поэтому. - Ху – кху – кху. Александр прервался откашловаясь и, очевидно опомнившись, чистым и ясным голосом произнес. - В ваши надежные руки вручаем мы всю будущность государства Российского. А за расходами не постоим. Требуйте от Государственной Канцелярии все, что только душе угодно. Все богатства страны нашей, от Балтики до Тихого океана раскинувшиеся, к вашим услугам, любезнейший мой.
v v v
И получил Менделеев по высочайшему повелению без особой неразберихи и привычных проволочек следующего эксперементального материалу:
18 бочек украинского зернового спирту наивысшей очистки.
36 бочек родниковой, в срочном порядке на собаках доставленной с Камчатского полуострова, чистейшей воды.
124 кадки огурцов и помидоров специальной засолки, привезенных сибирским санным трактом из-за Уральского хребта. Лошадей загнали – пропасть.
25 ящиков всевозможных химических приборов, колб, мензурок с наиточнейшей разметкой из немецкого торгового города Гамбурга.
А также – одного здоровенного мужика, чтобы наливал, закуску подносил и за порядком приглядывал.
Ну что-ж, распаковали приборы, протерли мензурки, расставили пробирки, разлили по высоким химическим колбам исходный материал и с Богом. Сел за стол Дмитрий Иванович, налил из мензурки в пробирку, понюхал, хлебнул так основательно, подцепил вилкой пупырчатый огурец. Отметил в тетрадке что-то и по новой, но в другой пропорции. Известно, дело тонкое. Чуть градус уберешь – идет вроде легко, но эффект не тот. Добавишь градус – с ног валит в момент, но пить трудно. Такая вот дилемма. Другой бы кто бросил бы это дело к чертовой матери. Любой другой, но не Дмитрий Иванович. Железный был человек Ради науки такому и живота своего положить не жаль. Из пробирки в мензурку, из мензурки в пробирку, отмерит, выпьет и давай карандашом в тетрадке строчить. День – ночь, все у него перемешалось. Проснется бывало, бороду из-под одеяла высунет: «Ерофей, - крикнет, - подноси». Отмерит сам, смешает спирт с водой, крякнет негромко и обратно под одеяло спрячется и как пропал. Думает, должно быть, как эту пропорцию правильно за хвост ухватить ловчее. Отдыху себе ни минуты не давал. Кремень. Стричься, бриться, да что там и одеваться перестал. Выйдет бывало Дмитрий Иванович из кровати, в простыню, будто мумия замотается, ополоснет лицо бородатое, а когда и вовсе даже не ополоснет, и снова за своё. Снова в лабораторию, снова опыты творить. Из колбы в пробирку, из пробирки в мензурку, от унитаза к рукомойнику, так круглыми сутками и мечется. Не выходит пропорция у него. Ох, не выходит!
К месяцу этак к третьему таких вот нечеловеческих усилий, организм у Дмитрия Ивановича спиртное совсем принимать перестал. Дрожит Менделеев по утрам мелкой дрожью, слабым, сиплым голосом просит у Дорофея:
- Пивка бы мне, мил человек. Холодненького бы!..
- Да никак ведь не возможно это такое. Государь – батюшка наистрожайше повелемши. Для чистоты, дескать, експерименту. А вот вы бы, Дмитрий Иванович, сузварчику скажем, либо чайкю-с.
Присядут они с Ерофеем за стол чай пить. С малороссийской сахарной головкой, кренделями московскими, бубликами казанскими. Кликнут детишек кухаркиных, Макарку с Глашей, очень даже Дмитрий Иванович их общество обожал, все опыты свои химические показывал.
- Дети, - скажет бывало, - наше будущее. Им любовь к науке с младых ногтей прививать надобно.
Так за ради будущего иной раз надемонстрируется, что уже и на ногах стоять не может. Усадят его в кресло, рассолу подадут помидорного. Выпьет Менделеев рассолу и ну давай стихи ребятишкам читать:
Белка песенки поет,
Да орешки все грызет.
А орешки не прстые,
В них скорлупки золотые,
Ядра – чистай изумруд.
Слуги белку стерегут...
Скачут ребятишки вокруг него, веселятся. А Ерофею вот не весело. Про "белку" эту не понаслышке знает, не с чужих слов. Прошлого лета чуть было сам вот так не сгорел.
Экая вон давешней ночью оказия приключилась. Выскочил Менделеев из кровати в чем мать родила, забрался на высокий вытяжной шкаф и ну давай кричать, что сон ему был. Видение. Слез со шкафа и по черной грифельной доске, да белыми мелками, да без остановки. Уделал всё на квадраты, в квадратах имена иностранные, непонятные. Цифирь. Доску уделывает, а сам все про откровение бормочет тихонечко. Чуть уж было за доктором не послали, да тут видно отпустило его. С пол-доски этак уделал и бросил. В лабораторию ушел: обтирать, фильтровать, эксперементировать.
И сколько он там времени провел и когда нашел – таки наконец свою золотую пропорцию, ответить в точности никто не берется. Не помнит попросту никто ни черта. Да оно и понятно. Кому не приходилось возвращаться в пятницу с работы домой и забежать на пол-часа в пивную, проснуться у себя дома, в собственной постели, ярким, солнечным, но воскресным уже днем? Просто какие-то пожиратели времени, эти пивные. Куда уж там Уэллсу!..
Остались, правда, накладные. Шуршишь, сидя в архиве, толстенными свертками пожелтевших трухлявых листков – сама история величайшего открытия будто бы открывается. Вот снова побежали собачки за водой на Камчатку, вот скрыпят по снегу сани, везут из Вологодской губернии неисчислимые пуды древестного угля. Вот кричит дурным голосом в башкирской степи верблюд, решил стало быть Дмитрий Иванович медку для мягкости добавлять. Немало ведомостей совершенно загадочных, необъяснимых. На какого спрашивается рожна понадобились ему две дюжины молодых и незамужних лаборанток, либо вот - цыганский хор?
Какое, впрочем, нам до всех этих мелочей дело? Главное – результат. А он, результат, самоочевиден: откройте холодильник, загляните в него, Может у вас что ещё осталось? Ну конечно осталось. Вот она родная, запотевшая, прозрачная, веселая – грустная, стоит и ждет. Свернешь пробку, так сама в стакан и прыгает. Спасибо тебе Дмитрий Иванович, поклон тебе, отец ты наш – научил.
Запатентовали, зарегестрировали, торговлю наладили – по всему миру пьют, плохого слова не скажут. Ну разве что по утру.
А Дмитрий Иванович, после трудов таких тяжких, ушел туда, где полегче – в Санкт-Петербургскую Горную Академию, основанную еще Екатериной Великой. Народ подобрался там веселый, шабутной, открытие его бесценное приняли сразу и на ура. Он и там свои опыты не оставил. Читает бывало лекцию, замолчит вдруг, будто вспомнит что, - убежит в боковую дверь, то фильтрует углем, то меду... Ну, конечно же, соленый помидор или огурец. Формулы выводит, атомные числа считает. Главный, всеобъемлющий труд всей своей жизни он таки завершил. А о таблице с той самой ночи и думать забыл. Так и бъются до сих пор ученые мужи, ломают друг об дружку копья и обзываются недоносками. Всем они вроде бы взяли: и бороды лопатой и плеши до затылку и морщины во лбу, будто плугом паханы. а вот не могут недостающих элементов определить. Ну иногда, разве что, бывает и им откровение: то найдут (не иначе как с похмела, либо по ошибке) какой-нибудь там Прасеодиниум (Pr-59), то отыщут бог весть где примерно с ноготь Энштейниума (Es-59), то вдруг, выпив Абсолюту и закусив копченой треской, обнаружат в какой-то северной приполярной стране Резерфордиум, с атомным числом 104.
v v v
Если вам когда-нибудь случится прогуливаться по набережной лейтенанта Шмидта в Санкт-Петербурге, не поленитесь, сверните на 22-ю линию Васильевского острова. По левую руку в неуверенной тени чахоточных петербургских деревьев – проходная. Идите смело, там пускают всех, не спрашивая студенческого билета. Это – Горный Институт. Поплутав слегка страшными и сырыми, испокон веков не освещавшимися казематами раздевалок, поднимитесь на третий этаж химкорпуса. В тишине и полумраке вы увидете лохматое бронзовое чучело великого химика. Со времен своего основопологающего открытия он не брился и не стригся. В руке у него стакан, в кармане огурец. На пьедестале золотыми некрупными буквами высечено:
Д. И. Менделеев
547 на 645
гр. спирта гр. воды
Глядите не перепутайте. Иначе получится шнапс. А это, как говорится, уже другая история.
Мой стиx:
Если утром выпить пива
Иностранного разлива
А потом, да-да приятель,
Дихлофосa 20 капель,
То клопы и тараканы,
Испугавшись, под диваны,
Побегут, спасая жизни,
K pодичам своим и близким
Одевать противогазы
От великой от заразы
И костюмы ОЗКа.
Жизнь тараканов нелегка.
Окопавшись под диваном,
Командир им скажет прямо:
«Товарищи! От вас не скрою
Рубеж последний, не без боя,
Мы всё же отдадим врагам.
Всем павшим – слава навсегда!
А в сто шестнадцатой квартире
На кухне – хлам и в стенах – дыры.
Старушка там живет одна.
Не подметает пол она.
Раздолье благодать там.
Она сестра, жена и мать нам.
Не мы одни меняем почву,
Не нам одним с небес пророчит
Владыка – тараканий Бог
Не счесть друзья нам тех дорог
Что суждены нам.
Через силу
Родным поклонимся могилам...»
И с головогруди слеза
Покатится,
Покатится.
