Смерть Апостола мировой революции Владимир Кабаков Идеалисты и пацифисты всегда обвиняют революцию в чрезмерности. Но такая точка зрения вырастает из самой природы революции, которая сама есть чрезмерность истории. Однако такие обвинения произрастают на почве отрицания революции, как таковой. Я признаю революцию». Л. Троцкий Дом стоял на Венской улице и напоминал крепость. Фасад с высоко рубленными маленькими квадратными окнами, протянувшийся метров на тридцать вдоль примыкающей улицы, огражденный с двух сторон надстроенными лоджиями. Высокая металлическая ограда окружала просторный двор, вход в который охраняла сторожевая будка с дежурным охранником. Дом был достаточно просторен, чтобы вместить жилые помещения и комнату охраны, которая после покушения, организованного Альфаро Сикейросом, увеличилась до пяти человек. Кроме того в доме была установлена охранная сигнализация. При нажатии на кнопку, допустим, в кабинете Льва Давыдовича включалась сирена. Три охранника контролировали металлическую решетку забора, два постоянно находились внутри дома. Присутствие посетителей строго ограничивалось и строго проверялось охраной. «Наша маленькая крепость», - с гордостью говорил Троцкий и задумывался, сожалея, что, погибший в Париже Левушка, мог бы жить здесь вместе с ними и тогда был бы жив… Засиживаясь иногда допоздна в гостиной с приехавшими из Парижа Альфредом Розмери, гостившим вместе с женой, Лев часто вслух сожалел о том, что не сберег сына. На все утешения он отрицательно качал головой. «Это моя вина…» - вздыхал он. Зато чета Розмери привезла, наконец, в Койоком сына Зины, тихого, спокойного подростка Севу с грустными глазами, которому было уже тринадцать лет. И Наталья и Лев перенесли свою родительскую любовь на внука. Вместе с тем, события в мире подвергались грозовым штормам, даже на далекую от пылающей огнем большой мировой войны Европы, Лев Троцкий мучался бездействием, но, понимая опасность для себя и своих близких, радовался этому укрепленному убежищу, с утра до вечера сидел в кабинете и писал книгу о злодее Сталине, который занимал предназначавшееся ему, Льву Троцкому место вождя, и руководителя великой революционной России. Он, Лев Троцкий, избегал называть свою бывшую родину СССР, а говорил и писал: «Советская Россия». Страстный охотник и рыбак, Лев Давыдович иногда чувствовал себя зверем, запертым в клетке. Для того чтобы как-то прервать тягостное житье на одном месте, он, до покушения Сикейроса, ездил иногда посмотреть на остатки древних аутокских городов. Но сейчас даже этого невозможно было делать. Правительство Лозаро Карденеса, который относился к Троцкому очень дружелюбно, выставило наружную охрану в доме Троцкого и вооруженный патруль обходил виллу на Авениде Виена, каждый час от заката до рассвета. Лев Троцкий, беседуя с гостями, говорил, что он читал о том, как русский святой девятнадцатого века Феофан Затворник, привыкая к одиночеству, вначале, когда тоска по просторам земли русской вскипала в душе, поднимался на стены монастыря и смотрел вокруг. Потом через двор стал выходить из кельи только в собор и в трапезную, а потом и вовсе перестал выходить куда либо, «затворившись» на двадцать восемь лет, где молился днем и ночью. - У меня еще есть время, - посмеивался грустно бывший глава РВС, - Если Сталин попробует меня и здесь достать, то я забаррикадирую двери и буду жить как затворник, не оставляя своего дела, борьбу за права трудящихся во всем мире. Охрана называла его Стариком, очень уважала и даже любила. Троцкий по-прежнему обладал даром завораживать людей. А когда начинал говорить о будущем, то загорался и казалось аура бессмертного величия светилась вокруг его седеющей головы и сухой стройной фигуры. И не только члены Четвертого Интернационала, но даже охранники, смотрели на него как на главнокомандующего будущей мировой революцией и старались всячески ему услужить. Мужественный, яростно сильный Робинс, похожий на героя американского боевика, как-то поговорил с Натальей и предложил ей привезти для старика кроликов, которых он видел на соседней ферме. - Это не дичь, - улыбаясь, говорил он, - но, все-таки, звери, - я сам охотник и думаю, что старику это понравится. И потом старик сможет отдыхать от работы, ухаживать за ними. Да и для нашей кухни подспорье, - смущенно продолжал он… Наталья рассказала после ужина об этом предложении мужу, и он тут же одобрил решение приобрести этих кроликов. - Замечательная идея, - воскликнул Лев, - я буду их кормить и убирать их клетки. Я помню, - после долгой паузы продолжил он, - что в имении отца на Украине было пусто, пыльно и жарко. Мне тогда было шесть лет. И вот как-то, когда я сильно болел и лежал в постели, отец зашел ко мне пропыленный, загорелый, пахнущий потом и табаком, видя, что я лежу чуть живой, грустный и молчаливый вдруг пообещал мне, что когда я выздоровею, то он привезет мне от соседей несколько кроликов и это помогло мне. Я мечтал о том, как буду их кормить с руки, буду гладить их пушистые спинки, - Троцкий грустно рассмеялся, - и вот снова кролики… Он обнял Наталью правой рукой, прижал её голову к груди и поцеловал в макушку, в поседевшие волосы. - Судьба имеет какие-то свои определенные знаки – метки. Ты помнишь, как мы, может быть единственный раз в нашей жизни, были спокойны и счастливы в Вене, еще до первой мировой. Мы ведь там прожили очень долго, почти семь лет. Мы тогда были молоды и по настоящему счастливы. Наталья ласково и преданно глядя в его яркие, светло-голубые глаза, погладила его руку, а потом легким движением смахнула внезапно набежавшую слезу. «Как все-таки Лев порой бывает красив и молод еще» - подумала Наталья. Она вдруг вспомнила Фриду Ревера, и ревность вновь коснулась её сердца Наталья села за вязание, уложив Севу спать и стала вспоминать недавние события: «Я не знаю, что между ними было или не было, но то, что эта истеричная кошка влюбилась в Леву, это точно. Хорошо еще, что я вовремя заметила. Она ведь бывала у нас, в старом доме, почти каждый день. Придет, чтобы со мной поболтать, а сама все что-то высматривала. Я только потом поняла, что она Левушку ищет глазами. Вот характер. Мало ей поклонников. Мало ей теленка-мужа, готового её на руках носить. Она решила и Левушке голову вскружить. Фрида Ревера была действительно стройная, страстная красавица, но с капризным, неуравновешенным характером. Впервые увидав Льва Троцкого, она разочарованно вздохнула: «А говорили, что он красавец?!». Но, как-то раз придя в гости со своим мужем, благо это было рядом с их жомом, она впервые услышала его говорящим о революции, о будущем мира и словно в бурю попала. «Он обвораживает, заставляет соглашаться с его доводами, манипулирует своим светлым взглядом – рассуждала она, сидя глубокой ночью в своей мастерской, отослав послушного мужа спать, - Боже, а как он должен быть жесток ………» Фрида встала, прошлась по мастерской, невольно погладила себя по бокам и плоско-молодому животу. Мурашки пробежали по её телу. «Но ведь ему уже скоро шестьдесят, - подумала она только для того, чтобы тут же себе возразить, - Ну и что, он выглядит всего на пятьдесят и у него такие красивые, сильные руки». Походив по мастерской, Фрида подошла к мольберту, взяла в руки кисть и быстро смешав краски: красную с желтым, стала мазок за мазком изображать на полотне заходящее за золотисто-песчаные, пустынные холмы большое горячее, тяжелое солнце… Назавтра, тарахтящий мотором грузовик, привез купленных на соседней ферме молодых кроликов вместе с большой, на деревянном основании клеткой, которую установили во дворе, подле старой конюшни. Кроликов было много, почти десяток, белых, черных, пятнистых. Они сидели стаей, настороженно поводили непропорционально длинными ушами, испуганно вглядываясь блестяще черными глазами в подошедших охранников. Все смеялись, а Троцкий, обрадовавшись, долго не отходил от кроликов, ласково поглаживая их пушисто-шелковистые шубки. - Замечательные зверьки, - говорил он, улыбаясь, - я теперь буду кормить их сам, хотя бы раз в день. Я хочу, чтобы они быстрей привыкли, а то уж очень они испуганы переездом и новизной вокруг. Вечером в кабинете Старик, как обычно читал и писал, иногда поднимая голову и невидящим сосредоточенным взглядом смотрел в окно, напряженно обдумывая возникшую мысль: «Иисусу Христу было хорошо, так как за его спиной стоял авторитет Бога, его Отца. Я, конечно, не верю, что есть какой-то Бог, который все создал в семь дней. Это конечно все вздор для малых детей. Но вот в то, что Иисус был, я готов поверить и то, что он был первый революционер на земле, я в это тоже верю и знаю. Что так и было. И ведь время тогда было очень подходящее для революции. Римляне с их законами, порядками и традициями заполонили весь мир и в этом мире денег, тесноты и прагматизма вдруг возник кусочек пустоты и Израиль был тем самым местом при общей традиционной религиозности, но далеко от суетливого, тщеславного мира возникло христианство, как антитеза официальному фарисейству. И апостолы, внимая Иисусу, слушали посланца Бога, а чудеса Иисусовы только укрепляли их веру»… На секунду отвлекшись, Троцкий взъерошил волосы левой рукой, переменил положение, выпрямил спину и хрустнул позвонками: «Но в России, в Революцию, был свой авторитет, почему-то отрицавший религиозность, определяя её как форму закабаления народа. Это конечно Ленин. Но рядом были не апостолы, не смеющие себя сравнивать с Божьим сыном, а обычные люди с их индивидуальными характеристиками, разнообразным прошлым, привычками, предрассудками. Пока шла революция, пока воевали, рискуя жизнями, всех апостолов объединяла идея, достойная Бога – построение справедливого и красивого мира равных людей. Потом Патриарх умер»… Троцкий тяжело вздохнул, откинулся на спинку стула, вспомнил революцию, встречу с Лениным в Кремле: «Я ведь хотел тогда, чтобы меня не смешивали со всеми. Я тогда отказался от места заместителя Ленина в правительстве, потому что там уже были заместители: Рыков, Цурюпа и кто-то еще, не помню. Мне до сих пор кажется, что это был правильный шаг. Я не привык подчиняться кому бы то ни было, даже Патриарху. А ведь он тогда предложил мне создать комитет по борьбе с бюрократией, нарождающейся в правительстве, да и в партии. И Ленин тогда предлагал мне бороться со Сталиным. Я только потом это понял. Ведь Ленин считал, и правильно считал, что партия это его детище. Он стоял у истоков, он подавлял своим авторитетом, своим гением оппозицию, делая все по- своему, и всегда был в конечном итоге прав. А я, принимая его позицию, или иногда отрицая, понимал, что он Патриарх, а я апостол…» Воспоминания всколыхнули еще один слой памяти. Старик вспомнил, как в самом начале он долго добирался до Лондона, почти через всю Европу, молодой, без копейки в кармане, с помощью товарищей по партии, добрался, наконец, до Лондона, до Кингз-Кросса, до квартиры Ленина. Тогда Ленин помог ему поселиться рядом с редакцией «Искры» и на другой день водил по Лондону, показывал дворцы и памятники, знакомые еще из курса гимназической истории… Память протолкнула в сознание факт: «Тогда у меня, помню, была шутливая кличка «перо». А как меня ревновал Плеханов, к своей славе первого писателя партии. У Ленина, кстати, не было своего стиля. А Засулич вовсе писать не умела. У нее получалась не статья, а набор несвязанных фрагментов… Однако я углубился,- остановил себя старик,- и так Патриарх умер, а я тогда был в ………………….болел и не смог приехать. И потом Сталин соврал в телеграмме дату похорон»… Он снова вздохнул: «Будь я там, может быть, сегодня было бы все иначе и Он сидел бы здесь, а я там… Так вот! Патриарх умер! И тут простые люди стали говорит: Я – апостол! А другой твердит: нет – я! И тут начались интриги и предательства. Меня вытеснили вначале из армии, потом из политбюро, а потом и вообще сослали… А ведь я тогда делал советскую армию, а Патриарх только сидел в Кремле. Я мотался по фронтам на бронепоезде»… Троцкий улыбнулся. Он, этот бронепоезд, смешно, чисто по-русски, назывался: «Сторож революции»: «И вот ни апостолы, а просто люди пришли и стали делать непонятно что. А я, который создавал, защищал республику, я стал не нужен. А Патриарх тоже не был Богом, и даже сыном Бога, он тоже ошибался, не мог предугадать…» Старик поглядел на часы. Было два часа ночи и такая тишина, что было слышно, как ворочался Хансен в комнате охранников на первом этаже. А мысли, как заведенные, продолжали свой бег: «Ведь он хотел сохранить власть до конца, но даже Патриарх был только человеком. Он не мог подумать, что болезнь победит его так быстро. Если бы тогда он мне доверился! Я бы сделал ему достойную старость и даже позволил бы говорить, пока бы он был жив – моя революция. Но никто не знает своей судьбы»… Старик зевнул, медленно поднялся со стула, покрутил головой, восстанавливая чувство равновесия и подумал: «Надо идти спать. Поздно уже». Он погасил свет в кабинете, закрыл входную дверь на ключ, спустился на первый этаж, громко ступая, прошел мимо комнаты охраны, к выходу. Заслышав стук каблуков, Хансен, дремавший в комнате охраны, проснулся, вскочил с лежанки, суетливо поправляя одежду. Проходя мимо открытой двери дежурки, Старик улыбнулся, приветливо махнул рукой, произнеся на ходу: «Я во двор, на секунду». Отворив запоры, сняв кованые крючки с тяжелой входной двери, старик остановился, чуть отойдя в глубь двора и глянул на небо, запрокинув голову. Темное, бархатистое небо мерцало мириадами звезд и вдоль протянулся Млечный путь серебряной полосой. «Как это все огромно, красиво… А мы, живя на земле, которая лишь капля в этом океане вечности, рассчитываем, предполагаем, боремся, побеждаем и терпим поражения… Зачем? Почему? Ответить, конечно, можно. На человеческом языке все можно объяснить и рассказать. Но будет ли в этом объяснении хоть крупица истины? И все-таки… Все таки я счастливый человек… Я нашел свое место… Меня здесь и слушает и читает весь мир». Троцкий тихонько засмеялся: «И бояться!»… В соседнем, через переулок, саду трещали цикады и где-то вдалеке, в стороне большого города, пророкотал мотором автомобиль. «Кто-то с утра пораньше встал, - подумал он, - а может и мне не ложиться?». Старик заулыбался и вернулся в дом Утром, после завтрака, Троцкий, как обычно, ушел в кабинет, предупредив Робинса, который дежурил у ворот, что к нему должен приехать корреспондент из американской газеты. Робинс сидел в дежурке, читал очередной детектив и поглядывал в окно. На столе лежал заряженный пистолет. Они, охрана, договорились между собой, что нечего скрывать их настороженность и не стесняться показывать оружие. Даже если упоминание о наличии оружия у охраны Троцкого появится в газетах, то это только добавит страху агентам ГПУ. На небольшую площадку перед домом въехал блестящий черный автомобиль и остановился, заглушив мотор. Из кабины вылез широкоплечий, круглолицый человек в черной пиджачной паре и коричневой фетровой шляпе. Он прошелся по площадке, выбирая место, снял с плеча висевший на ремешок фотоаппарат, сделал пару снимков ограды и дежурки. Робинс нажал кнопку и сигнал «Внимание» зазвучал зуммер и загорелся на столе в доме в комнате охраны. Хансен, услышав зуммер, быстро поднялся, вышел во двор и, остановившись в тени, глядел на происходящее около дежурки Робинсу не понравился этот человек. Что-то в нем было нарочито-настороженное. Взяв «наган» со стола, он дослал патрон в ствол и, держа его в правой руке, вышел навстречу корреспонденту. Робинс одет был полуофициально. Пиджак, брюки и жилетка, рубашка без галстука с расстегнутым воротом, не бритый после ночного дежурства подбородок. Не доходя до посетителя двух шагов, Робинс остановился и потребовал документы. Корреспондент быстрым и привычным жестом левой рукой из правого верхнего кармана извлек удостоверение и держал его открытым в сторону Робинса. Прочитав имя и фамилию, рассмотрев внимательно фото на удостоверении, Робинс вгляделся в круглую физиономию газетчика и заключил: «О, кей! – Я провожу вас». Пройдя через проходную, он кивнул Хансену: - Проводи!.. Усадив в своем кабинете корреспондента, Троцкий начал расхаживать по кабинету от стола к раскрытому окну и обратно. Представившись, корреспондент немножко нервно попросил разрешения осмотреть дом т кабинет самого Троцкого. - Это успеется, - произнес Старик, - давайте сразу перейдем к вопросам. - Что вы думаете о войне в Европе? – спросил журналист, открыв записную книжку и собираясь туда записывать. - События в мире, - начал Троцкий, прохаживаясь, и на время, останавливаясь у окна, - идут своим трагическим чередом. Гитлер готов к большой кровопролитной войне в Европе. Япония, я почти уверен, готовит нападение на американские базы в Тихом океане. Союзники же совсем не готовы к этой войне. Они выжидают, лавируют, надеясь избежать кровопролития. Но это ошибка. Надо самим предпринять наступление, тем самым, завоевывая инициативу. Обороняться, особенно в начале войны, очень трудно, а гитлеровские войска уже имеют большой опыт ведения войны, они в лучшем положении. Правительства западных стран не только не делают решительных шагов, но своими колебаниями дают возможность Гитлеру сконцентрировать свои силы… Троцкий помолчал, поворошил волосы на голове, глянул в окно и продолжил: - Я еще в начале тридцатых предсказывал приход нацистов и Гитлера к власти в Германии. Европейские страны, соседи, сделали все, чтобы он не только пришел к власти, но и укрепился. Вспомните Мюнхенский сговор и позицию Англии и Франции тогда. Чемберлен угодливо жал руку Гитлеру и соглашался на все его условия. Сегодня мы начинаем чувствовать последствия этого сговора. Даже ваша страна, Америка, не готова к войне с Японией, хотя для меня, очевидно, что её не избежать. Изоляционизм сегодня работает против Соединенных Штатов. Корреспондент быстро писал, изредка приподнимая голову и внимательно взглядывая на Троцкого… Троцкий сделал паузу, и корреспондент успел задать новый вопрос: - А что вы думаете о расколе ваших сторонников в Соединенных Штатах? Троцкий недовольно поморщился, потер лицо ладонями и сел в кресло. - Любая разобщенность есть следствие назревших противоречий. И любой раскол всегда ослабляет любое движение, любую партию. Но с этим часто приходится примиряться как с явлением, подчеркивающим развитие идеологии того или иного движения. Наши сторонники в Соединенных Штатах, в лице лидеров Социалистической Рабочей партии слишком большое значение придают лидерам Советской России, забывая в своем неприятии и нелюбви к лидерам, о том. Что народ, который сделал Октябрьскую Революцию и продолжает строить социалистическое государство, часто вопреки приказам и указам своих лидеров. Я хочу заявить, сто по-прежнему считаю Советскую Россию государством рабочих и крестьян, хотя правление этим государством приняло деструктивные, бюрократически-извращенные формы. И я по-прежнему призываю наших сторонников во всем мире защищать завоевания Октября, несмотря на очевидные извращения социализма правительством Советской России… На стоянку перед домом въехала еще одна машина и из неё вышли Сильвия Агелофф и её жених Фрэнк Джексон. Робинс, увидев их через окно, накрыл пистолет на столе газетой и вышел навстречу. Поздоровались, и Сильвия объяснила: - Мы в гости к Наталье и Севе. У Джексона в руках была матерчатая сетка, из которой торчали продуктовые пакеты из магазинов. Сильвия улыбнулась Робинсу, взяла под руку Фрэнка и повела его к дверям жилой половины. Сильвия была известной американской троцкистской, другом семьи Троцкого и иногда исполняла обязанности секретаря. Наталья Седова, жена Троцкого, уже встречала их. За последние годы Наталья сильно постарела, но старалась выглядеть хорошо. Под глазами, после гибели любимого сына Левушки, залегли печальные тени, но держалась она прямо, была приветлива и по-русски гостеприимна. Сильвия была её любимицей и поэтому её жених Фрэнк, был принят в дом, как свой человек тоже. Сын бельгийского дипломата, он был по делам своей фирмы в Мексике и был представлен как фактический муж прекрасной Сильвии. Фрэнк был сдержан, остроумен, услужлив и щедр. За его доброжелательностью чувствовалась сильная воля много повидавшего и пережившего человека. Несмотря на свою молодость, он уже объездил весь мир и в одно из своих посещений Франции, в Париже, познакомился с Сильвией. Она в него влюбилась очень скоро, да и понятно почему. Улыбчивый, но не очень веселый, сдержанно вежливый, когда надо разговорчивый, когда надо молчаливый, он был хорошо воспитанным человеком. Лицо Фрэнка, мужественное, с крепким подбородком, волнистыми, черными, блестящими волосами, украшали внимательные карие глаза, глядящие прямо и спокойно. Он носил очки в роговой оправе, которые придавали ему солидность, но когда без очков он близоруко прищуривался, вглядываясь в окружающих, было видно, что человек он мягкий, почти беззащитный. Сильвия постоянно была с ним и очень скучала, когда он по делам бывал в Штатах. Из разговоров Наталья выяснила, что он симпатизирует левым движениям во Франции, откуда он и приехал в Мехико. Несколько недель назад Наталья представила Фрэнка Троцкому, который зашел в гостиную, сделав перерыв в работе, попить чайку. Перебросившись несколькими фразами с Джексоном, он поднялся к себе наверх, но запомнил, что Фрэнк интересуется социалистическим движением во Франции. На этом их знакомство и остановилось. Войдя в дом, Фрэнк помог снять Сильвии куртку, снял свой светлый длинный плащ и положил все это на диван. Извинившись, с улыбкой, стал выкладывать из своей сумки пакеты с конфетами для Натальи, игрушечный американский грузовик для Севы. Наталья замахала руками, стала отнекиваться, но было видно, что ей приятно внимание Джексона – она любила сладкое. Сильвия, повязав Натальин передник, стала накрывать на стол к чаю, а Джексон рассказывал Наталье о своей поездке в Нью Йорк. Вскоре чайник закипел, все уселись за стол и стали пить чай с конфетами и домашними плюшками, которые пекла сама Наталья, зная, что Старик их очень любит… Троцкий, закончив давать интервью, проводил корреспондента до ворот, возвратился в дом и, пройдя в гостиную, присоединился к чаепитию. Он был еще возбужден состоявшимся визитом газетчика и, отхлебывая чай, словно продолжая интервью, стал говорить о войне в Европе. Джексон слушал внимательно, старался не пропустить ни одного слова, отставив остывающий чай. Троцкий был в ударе и, как всегда в такие минуты, в хорошем настроении. Он снова говорил о преступной нерешительности западных правительств, о преступном пакте о ненападении, заключенным Сталиным и Гитлером, накануне мировой войн: - По сути, Сталин в очередной раз предал интересы мировой революции, интересы коммунистических партий во всем мире. Он ведет себя как беспринципный буржуазный политик, отстаивающий интересы своей страны, в ущерб мировому сообществу. Этот очередной его шаг, очередное предательство социализма и мировой революции. При этом он своим прагматическим умом сиюминутной выгоды предпочитает интересы и выгоды принципиальной враждебности к нацизму. Ему кажется бесполезным романтизмом объединение всех революционных сил мира в одно целое. Ему, с его теорией построения социализма в одной стране и невдомек, что временные успехи Советской России, не могут преодолеть логики развития мировых событий. Конечно, рано или поздно, его эгоизм, его узость мышления, начнут давать отрицательные разрушительные плоды, - Троцкий сделал паузу, неторопливо съел сладкую булочку, отряхнул крошки и продолжил, - Его маневрирование понятно. Ему хотелось бы отдалить время решительной схватки с Гитлером как можно дальше в будущее. Но он ошибается, надеясь. Что Гитлер повернет свою военную машину на запад. Сталин забывает. Что Гитлер, это производное. Это орудие, возникшее и вырастающее из самой среды капитализма, есть выражение империалистической сущности капитализма. Рано или поздно он повернет свое орудие против Советов, и тогда настанут апокалипсические времена. Два диктатора сойдутся в смертельной схватке… Старик говорил еще долго и все слушали его с неослабевающим вниманием. Когда Старик сделал паузу, Наталья уговорила его допить свой чай. Джексон, внимательно глядя на разгоряченного, Старика, в нескольких словах, очень деликатно, дал понять, что во всем согласен с Троцким и что он, почти по этому же поводу, пишет статью, для французского журнала. Старик заинтересовался, польщенный замаскированной похвалой Джексона, и предложил принести и показать статью ему. Смущенно улыбаясь, Джексон сказал, что она у него с собой и что он, стесняясь, не хотел отрывать время у занятого написанием книги Старика. - Так в чем же дело? – спросил Троцкий, поднимаясь из-за стола, - давайте прямо сейчас пройдем ко мне в кабинет и посмотрим ваши заметки. Джексон обрадовался, достал рукопись, завернутую в газету, из своей сумки и пошел за Троцким, кивнув Сильвии. Войдя в кабинет, Троцкий сел за стол и сразу стал читать рукопись. Джексон стоял за спиной, оглядывая комнату и изредка заглядывая через плечо Старика в свою рукопись. Кабинет был небольшой, с окном, укрытым непрозрачным витражом, большим письменным столом, стопками книг с одной стороны стола и кипой свежих газет на разных языках с другой. Тут же стояла настольная лампа на длинной подвижной ножке. Слева, у окна, стоял пюпитр, за которым Троцкий, когда у него болела спина, писал стоя… Закончив чтение, Троцкий разочаровано хмыкнул, встал, отдал Джексону рукопись и, снисходительно улыбаясь, начал говорить, давая советы: - Вам Фрэнк, надо все это переписать. Здесь много риторики и мало практического материала. Вам надо покопаться в справочниках и поискать статистику по рабочему движению за последние лет десять. Сами по себе обвинительные мотивы не воспринимаются серьезно, если за ними не стоят факты. Ну и вообще, - Старик махнул рукой, - здесь надо очень много работать… Джексон, смущенно улыбаясь, выслушал все, поклонился. Извинился и вышел… Вскоре, поблагодарив Наталью за гостеприимство, Джексон и Сильвия уехали. Вечером Троцкий вспомнил статью Джексона и невольно вздохнул: - Он просто дилетант, - обратился он к Наталье, читающей очередной роман при свете настольной лампы в постели. - О чем ты говоришь? – не отрывая глаза от книги, отозвалась Наталья. - Да об этом Джексоне. Он ничего не понимает в том, что пишет… Наталья на сей раз, повернула лицо к Старику: - Он вежливый, воспитанный человек. И потом его так любит Сильвия. Я за неё очень рада. - Не знаю, не знаю, - недовольно проговорил Троцкий, укладываясь поудобнее в постель, - Но я не хотел бы видеть или встречаться с ним еще раз. - Что ты сказал? – спросила Наталья, в очередной раз, отрываясь от книги. - Да нет, ничего, - пробормотал Старик, поворачиваясь на правый бок и закрывая глаза. Он почему-то чувствовал себя сегодня очень усталым… --------------------------------------------------«»------------------------------------------------ Подрулив к отелю, Рамон поставил машину на стоянку, и какое-то время сидел, опустив голову на руки, державшие руль. «Надо выспаться», - подумал он, вздохнул, выпрямился, снял очки, протер их замшевой тряпочкой и снова одел… День был трудный, все время приходилось сдерживать нервы. Каждый раз, проходя мимо охранников Троцкого, Рамон улыбался, ожидая окрика: «Стоять!». И каждый раз он вспоминал это «Стоять!» в испанской тюрьме, после которого следовал удар. Сегодня ему повезло. Троцкий, наконец-то, пригласил его в свой кабинет, впервые обратив на него внимание. «Бедная Сильвия, - размышлял он, поднимаясь в свой номер, - как она будет разочарована, узнав, что я вовсе не сын бельгийского дипломата и вовсе не богатенький бизнесмен. Странно, но ей это почему-то льстит, - он привычно открыл дверь, на ходу снял плащ, кинул его на диван и, пройдя в ванную, включил воду, - надо ополоснуться и станет легче». Он прошел через гостиную и стал раздеваться. Сбросив одежду, накинул халат и, войдя в гостиную, остановился. Его внимание привлек ледоруб, висевший на стене, рядом с фотографиями его горных восхождений. Внезапно ясная мысль – догадка, заставила его подойти и взять ледоруб. «Да, может быть это самый лучший вариант… Пистолет – много шума, тревога… А этим оружием можно убить тихо, почти беззвучно. А потом уйти, миновав охрану, сесть в машину и уехать. Пока хватятся. Начнут искать, я буду иметь время уехать, скрыться. Котов будет меня ждать, перевезет через границу, у него всюду свои люди, даже на пограничных переездах… Пока он сидел в ванной, план, в общих чертах, был готов. - Решено, - говорил он сам с собой, - я сделаю это и я вижу, что он действительно опасен и его надо уничтожить. Говорит он красиво и убедительно, но за этим красноречием стоит расчет и предательство. Котов говорит мне, что Троцкого просто используют те, кому он будет нужен в необходимый момент. Я видел таких людей в Испании. Они всегда красиво говорят, но делают так, что потом бывают убиты и расстреляны сотни невинных людей, настоящих патриотов. Оппозиция на московских судах и не отрицала своих связей с Троцким. А кто дал ему деньги на покупку этого дома-крепости. Кто оплачивает его содержание, охрану. Тут большие деньги. Может быть из партийной кассы? - спросил он сам себя, расправляя постель. Устало вздыхая, он полежал немного, закрыв глаза и увидел кабинет, стул, сплетенный из легкой соломки, спину Троцкого, густой седой ежик волос на затылке. «Все мы должны отвечать за свои слова и поступки. Но характер всегда определяется по действиям человека. Если бы я не прошел тюрьму-войну, не лежал бы с забинтованным после ранения лицом неделями в грязной палате, боясь, что могу ослепнуть, то я, наверное, зарабатывал бы деньги, содержа гостиницу… Может быть такую же, как эта …». Эта была последняя мысль, которую Рамон запомнил, перед тем, как заснуть. Утром его разбудил телефонный звонок Сильвии. Он поговорил с ней, договорился о встрече после обеда, закурил сигарету, лег поверх одеяла и стал вспоминать вчерашний день, кабинет Троцкого, свое решение… Жизнь Рамона Меркадера с самого начала была не простой. Родившись в Испании, в Барселоне, он учился в церковной школе по настоянию своей матери. До того, как она поверила в марксизм, она была страстно верующим человеком и даже хотела стать монахиней. Её муж, отец Рамона и ещё четырех детей, был предпринимателем, любил математику и явной противоположностью своей жены Каридад. Может быть, поэтому она вышла за него замуж. Он был надежный, сдержанный человек, чего всегда так не хватало его красивой, но неуравновешенной жене. Наконец они разошлись и Каридад с пятью детьми уехала во Францию. Так, на одной из вечеринок, она познакомилась с лидерами компартии Франции и стала со временем страстной поклонницей коммунистических идей. А Рамон уехал в Лион и поступил в колледж по специальности «Гостиничное дело». После учебы он даже стал администратором большого отеля. В один из обычных рабочих дней, проснувшись поутру, он надел отутюженный костюм, обул начищенные до блеска туфли и, как всегда, ровно в восемь появился в холле гостиницы. Он был хорошо сложен, темноволос, кареглаз, с хорошими манерами и его приветливо окликали легкомысленные постоялицы-туристки, называя красавчиком. В отеле «Ритц», где он служил, останавливались богачи и авантюристы, которые смотрели иногда на него, как на лакея. Совсем недавно произошел случай, который заставил его задуматься. Рамону надоело улыбаться полупьяным старикам, владеющими смазливыми молоденькими женами, выслушивать их придирки и кланяться. Кланяться, будто он заводная красивая игрушка. Двойственность его натуры: холодный расчетливый человек – по отцу, страстный и нетерпеливый – по матери, дали, в конце концов, себя знать. В тот вечер в холе гостиницы было многолюдно и Рамон, рано начавший курить, спустился сюда, чтобы выкурить сигарету. Он стоял у полуоткрытой балконной двери, когда в холл ввалилась полупьяная компания американцев. Среди них были две хорошенькие блондинки, которые, в свою очередь, с интересом поглядывали в сторону Рамона и, хихикая, что-то говорили друг другу по английски.. - Какой он красавец, - говорила одна. - И какой серьезный, - подхватывала другая, - может у него горе, может ему отказала во взаимности наша горничная? Обе рассмеялись, кокетливо поправляя на себе платья и глядя на Рамона. В своей юной наивности они и не догадывались, что Рамон все прекрасно понимает, учеба в Барселонском английском институте не прошла даром. Сосед девушек, толстый румяный старик, в твидовом пиджаке, курил сигару и слушал их болтовню. Он тоже стал смотреть в сторону Рамона, а потом решил вдруг показать себя: - Портье! - закричал он на весь холл, - Портье! Подойди сюда и принеси мне пепельницу! Рамон вспыхнул, бросил недокуренную сигарету в урну и, демонстративно проходя мимо толстяка, бросил на чистейшем английском языке? - Сам принеси! Старый грубиян! Девушки оторопели, толстяк разозлился и вскоре пожаловался директору гостиницы. Тот вызвал Рамона, сделал ему внушение и, пугая, пообещал оштрафовать за грубость с постояльцами. Рамон, не сдержавшись, нагрубил директору, а на следующий день собрал вещи и ушел из отеля. Проходя по улице, он увидел строй солдат, голодных, веселых, горланящих песню, а на перекрестке, как нарочно, ему бросилась в глаза реклама: «Вступай в армию! Не пожалеешь! Хорошее питание, много симпатичных друзей и отличных приключений!» Тут в нем опять проявилась половинка характера матери и он, не раздумывая, нашел вербовочное агентство и уже назавтра попал в воинскую часть… Через два года непростой службы, он демобилизуется в звании капрала. Армия многому научила и, прежде всего, бороться за свою независимость, но, когда надо, то и подчиняться чужим приказам... После армии он пошел работать временно на стройку и там вступил в коммунистическую ячейку. Однако вскоре, по доносу провокатора, все члены ячейки были арестованы и попали в тюрьму, так он не раз участвовал в стычках с охраной и ему обещали добавить срок, но грянула испанская революция, а потом и гражданская война. Он, будучи коммунистом, стал комиссаром одной из частей Арагонского фронта. В боях Рамон отличался храбростью, был ранен в лицо и долго лежал в госпитале. Зрение его ухудшилось, он начал носить очки. Каридад, его мать, также была ранена на фронте, отправилась с партийной делегацией в Мехико и здесь познакомилась с Сикейросом, который в свою очередь поехал добровольцем в Испанию. Жизнь закрутила Рамона, но он навсегда стал коммунистом. Познакомившись в Испании с советскими интербригадовцами, он стал учить русский язык и уже в 1937 году побывал в Москве. Разгром испанской революции, зверства фашистов, пытки и убийства коммунистов в испанских тюрьмах, сделали его непримиримым врагом Франкистов. Там же, в Москве, Наум Эйтингон, в то время заместитель резидента ОГПУ в Испании, известный советский разведчик и друг его матери поручает Рамону важную задачу – выследить и убить Троцкого, яростного противника и врага Советского Союза. Нелегально въехав во Францию, в Париже, Рамон знакомится с Сильвией Агелофф, молодой троцкистской. Вскоре они вновь встретились уже в Мексике. Несколько месяцев назад Эйтингон, под именем генерала Леонова, приехал в Мехико. Он встретился с Рамоном, поговорил с ним, передал привет от сослуживцев по Арагонскому фронту. После разгрома и поражения в Испании, многие испанские коммунисты перебрались в Союз. Теперь они жили на юге государства в Средней Азии, пытаясь строить свои судьбы на новой Родине. Рамон очень обрадовался. Он скучал по товарищам, его тяготила необходимость скрываться и лгать даже Сильвии. Но Эйтингон говорил. Что пари успешном исходе операции, его ждет награда и уважение в Советском Союзе, так как Троцкого подозревают в сговоре с фашистами, которые хотят использовать Старика как «Троянского коня» в случае войны с Советским Союзом. - Наша борьба здесь, - говорил Эйтингон, - будет стоить многих винтовок на фронте будущей войны с Фашистской Германией. Ты можешь спасти тысячи и тысячи жизней советских и испанских друзей от гибели, потому что Троцкий опасная фигура оппозиции… ---------------------------------------------------------«»---------------------------------------------------- Троцкий устал. Он целыми днями работал в кабинете, заканчивая политическую биографию Сталина. В последнее время он никогда вслух не смеялся и улыбался редко. Смерть Левы переживал тяжело, понимая, что следующий шаг ГПУ будет направлен против него. Старик сидел за столом и размышлял: «Антанта еще в Мюнхене бросила СССР на произвол судьбы. Теперь ничто не мешает Гитлеру напасть на Советскую Россию. И все Сталин – это невежественное чудовище». Троцкий не мог удержаться от сильных выражений, даже размышляя о своем враге в России. «Гитлер не так прост, чтобы простить Сталину приготовления к вводу войск в Чехословакию. Конечно, и Польша и Румыния отказали требованиям руководства СССР, пропустить войска через их территорию. Да и кто бы согласился? Но Гитлер! Гитлер! Всех перехитрил. Думаю, что они со Сталиным договорились о нейтралитете и, тем самым, Гитлер развязал себе руки в Европе. Французы стали очередной жертвой, потом настанет черед России. Ну, а Польша получила свое. Она надеялась на помощь союзников, но англичане только обещали… Да и Черчиль, старая лиса, только говорит о войне, а старается натравить Гитлера на Сталина и ждет, когда два зверя будут драться и обескровят друг друга. Американцы далеко и их это, кажется, не касается. Им экономически выгодна эта война. Тут Маркс, как всегда, оказался прав - деньги дороже всего. Сталин, конечно, постарается меня убрать, потому что боится, что в начале войны, все его промахи вылезут наружу. Он меня боится сейчас даже больше, чем в двадцать третьем году. Тогда он только начинал править страной и ему нечего было терять. Сегодня же он подозревает каждого, кто может быть его соперником. Он, наверное, думает. Что я могу договориться с Гитлером и в случае неудачи в войне, буду той фигурой, которая может заменить его в случае заключения мира. Он, конечно, помнит Брест - Литовск и постарается не допустить меня в……….». Старику вдруг захотелось спать и он, сгорбив спину, побрел в спальню… На следующее утро Старик нехотя поднялся, попил чая на кухне и, не смотря на головную боль, пошел в кабинет, долго читал газеты, а потом все-таки заставил себя продолжить писать. Какое-то время он нехотя чертил фигурки на бумаге, потом постепенно включился в работу. Обдумывая фразу, Троцкий грыз кончик ручки, глядя куда-то в пустоту, поблескивая стеклами очков. Наконец, сформулировав фразу, он склонялся над столом и начинал быстро писать. Буквы и буковки ровной строчкой выбегали из-под пера, заполняли пространство желтовато-белого листа с монограммой четвертого интернационала. «… Сталин всегда был упорным, последовательным человеком. Создается впечатление, будто его кумиром в семинарские годы был апостол Павел, тоже чрезвычайно упорный человек. Сталин всегда обладал характером уголовника. Его стремление к жестким действиям по отношению к своим политическим противникам обусловленное его близким знакомством и даже участием в поощряемых Ильичем грабежах в кризисные годы после первой революции в Грузии. Хотя они и назывались эсеровским словом «экспроприация». Условия его детского семинарского воспитания, а точнее отсутствие его, также сильно повлияли на формирование характера. Думая над тем, каким образом такой человек мог стать во главе либеральной. Современной партии, я хочу отметить, помимо личного характера, ряд обстоятельств и условий его возвышения. Россия, как известно, еще и азиатская страна. Так вот, Сталин был представителем той части бывшей империи, которая по численности составляла ровно половину в Политбюро, в верхушке власти. В то время как Ленин стал постепенно отходить от дел руководства по состоянию здоровья, на его место немедленно и неуклонно выдвинулся Коба. Будучи уже комиссаром национальностей, он в девятнадцатом году по подаче хитроумного Зиновьева и стоявшего за ним Каменева, он, Сталин. Стал еще и комиссаром Рабкрина – крестьянской инспекции, прерогативой которой была проверка работы государственного аппарата. Но что самое важное и подготовка чиновничьих кадров. То есть Сталин еще в девятнадцатом году начал готовить своих сторонников во власти и делал это с упорством и методичностью хорошего администратора. Кроме этого, он был еще и членом Политбюро. Надо отметить, что все эти посты он занимал по праву: комиссаром по национальностям, потому что сам был не русским, комиссаром Рабкрина, потому что был самым русским среди лидеров фракции, состоявших, в основном, из политэмигрантов и потому плохо знающих не только бюрократическую работу, но и особенности работы бюрократов в России. Его незаметность, серость так же сыграли свою роль. Винтик партийной машины, который, оказалось, держит ей маховое колесо. Все это обнаружилось позже, как для его врагов, так и для сторонников. Но вдруг оказалось так, что кроме Сталина на пост секретаря Политбюро никого нет. И третьего апреля 1922 года он. Сталин, был избран на пост Генерального Секретаря Политбюро, как казалось, на время. Получилось так, что Сталин не был оговорен на партийной кухне, хотя Ленин понимал и предвидел роль Сталина в партии. Он говорил: «Этот повар может готовить только острые блюда». Конечно, это шутливый каламбур, но за ним просматривается ленинская интуиция….» Троцкий отвлекся, походил, скрипя новыми башмаками, посмотрел на себя в большое зеркало, приосанился, поправил волосы на голове и вновь сел за стол, с утра заваленный газетами на английском, немецком и испанском языках. «… Я тогда занимался вопросами войны, - начал писать далее Троцкий, но приостановился, промокашкой поправил перо и продолжил, - Каменев дублировал Ленина по многим второстепенным вопросам, Бухарин заведовал прессой и пропагандой. Сталин вел обычные партийные дела, так сказать «заведовал кухней». И вот этот кок постепенно стал начальником партийной столовой, уже начинал рассаживать клиентов, как ему казалось выгодным и удобным. Естественно, когда официально, на официальном съезде стали выбирать начальника, то клиенты этого повара и выбрали его своим патроном, патрона неофициального. Мы, в Политбюро были выше мелочных забот низовой работы партии. Мы были интеллектуалами, разрабатывали стратегию, а тактикой руководил Сталин. Пока Ленин был жив, Сталин знал свое место, но стоило Ильичу заболеть, Сталин развернулся вовсю. А потом уже было поздно. Меня они съели втроем: Зиновьев, Каменев и Сталин. Причем инициатором поедания был Зиновьев, Сталин только сопровождал. Когда в Политбюро не стало Ленина и Троцкого, остался один Сталин. Ведь все понимали. Что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин не в счет и тут уже поезд ушел. Зиновьев и Каменев были брошены под колеса партийного паровоза вместе со мной и почти одновременно, а другие…… попадали туда позже, группами и в одиночку. В вершине остались одни тактики, которых было много, и один стратег – Сталин…». Троцкий отложил ручку, поворошил рукой волосы, встал, прошелся по кабинету и проговорил вслух, сам с собой: - Жаль, что хорошие мысли приходят уже потом, после всех разборок!.. Над домом на Авениде Виена плыла жара, потрескивали на холмах раскаленные камни, трава на склонах пожухла. Старик, прервавшись, подошел к открытому окну, вгляделся в выгоревший пейзаж: «А в Москве сейчас конец лета, яблоки дозревают. Охота на уток началась…». -----------------------------------------------«»------------------------------------------------ Рамон не спеша оделся, побрился, спустился в бар и выпил чашечку кофе с бриошами. Эйтингон передал Рамону на последнем свидании несколько сотен долларов, поэтому, не стесняясь, Рамон заказал рюмочку текилы, и закусил желто-блестящим сыром с неровными дырками в нарезанных пластиках. «Сегодня же вечером надо будет отпилить у ледоруба ручку и примерить плащ с вложением во внутренний карман. Надо еще нож охотничий взять на всякий случай. И конечно, обязательно, возьму пистолет. Нужно чтобы все закончилось разом. Уже сейчас Троцкий всего боится, всех проверяет, а если он выживет и на этот раз, до него будет добраться почти невозможно», - думал он, прожевывая ломтик сыра. Рамон купил газету и пробежал заголовки: «Люфтваффе начинает решительный штурм английских авиационных баз». «Около полутора тысяч бомбардировщиков будут задействовано в воздушной войне против Англии». «Гитлер пообещал разбить все аэродромы в Англии и тогда уничтожение флота и портов будет совершенно безопасной операцией». Он отбросил газету и вспомнил рев немецких бомбардировщиков в испанском небе. «Когда на тебя сбрасывают бомбы, ты чувствуешь себя совершенно беззащитным, - вспоминал он, - Кажется, что каждая бомбы, с гнусавым визгом летящая с неба, обязательно должна попасть в тебя. Хочется выскочить из окопа и бежать куда-нибудь, лишь бы не ждать в бездействии, когда бомба долетит до земли и с гулким уханьем поднимет в воздух землю, в которой, закопавшись, вжавшись, ожидаешь своей судьбы ты». Рамон заказал еще рюмку текилы, выпил, не закусывая, как это делают русские, одним глотком. Расплатился и, поднявшись к себе, стал одеваться, но передумал. Сильвия ждала его к обеду у себя дома. Потом он сел за стол и стал писать по французски завещание. Рамон исписал три листка, отложил их, долго сидел неподвижно… Надев темную рубашку, жилет, пиджак и брюки, Рамон повязал галстук, надел шляпу, накинул сверху плащ и, осмотрев комнату, выходя из номера, нагнувшись, аккуратно приклеил темную нитку одним концом к косяку, а другим к боковой плоскости двери. «На всякий случай», - подумал он и улыбнулся, вспомнив русскую пословицу: «Береженого бог бережет». Спустившись, он прошел через холл, кивнув портье, и вышел на теплое яркое солнце. Подойдя к машине, осмотрел её, попинал ногой задний левый скат, словно случайно, осторожно обвел взглядом фасад отеля. Все было спокойно. Заведя мотор, он привычно вырулил на улицу, на первом же повороте свернул направо, потом, на следующем перекрестке, налево и дал газу, глядя в зеркало заднего вида. «Все чисто», - успокоил он сам себя и поехал в сторону центра… Когда Рамон входил в кафе, Сильвия уже сидела за столиком и просматривала меню. - Дорогой, - встретила она его полушутя, - ты опаздываешь. Поднявшись со своего места, она поцеловала его в губы. Рамон отметил про себя её новый дорогой наряд и кокетливо заколотый в густых черных волосах маленький берет. - Сильвия, извини! Я, как всегда, застрял в пробке, - привычно соврал Рамон и сев, сразу стал осматриваться. В дальнем конце зала сидели две пары, о чем-то громко говоривших и шумно смеявшихся американских туристов. У окна напротив ворковала влюбленная пара, да за двумя столами объединилось почетное семейство, справлявшее очередной юбилей. Подозвав официанта, Рамон, не глядя в меню, заказал бутылку вина. - Ты ведь за рулем, дорогой, - посмеиваясь, заметила Сильвия, но Рамон улыбнулся и ответил: - А я с собой для штрафа деньги беру. Потом, из принесенной официантом бутылки, налил в бокалы себе и Сильвии, поднял бокал, посмотрел вино на свет, выпил, долго держал во рту не глотая, затем проглотил, помотал головой и вскользь заметил: - Слишком кислое. Сильвия. Жеманясь, выпила и, чуточку порозовев. Тоном знатока ответила: - А мне кажется, что ничего. Конечно не французское Бургонское, но из местных вин, может быть, самое лучшее. Рамон кивнул, разлил по бокалам, поднял свой бокал, чокнулся с Сильвией, чему тоже научился у русских, и произнес: - За нас! А про себя подумал: «Она сегодня очень мила. Надо будет увезти её в отель». Поговорили о газетных новостях, о полетах гитлеровской авиации на Британские острова и о потерях с обеих сторон. Сильвия стала рассказывать, что Американская СРП раскололась, что левое крыло, во главе с известным троцкистом Шахтманом заявляет, что Советский Союз перестал быть пролетарским государством. Старик не согласен с этим и очень сердится на разногласия. Он сам говорит, что Союз по-прежнему пролетарское государство, но благодаря сталинской бюрократии, это дегенеративная власть… - А та знаешь, - прервал её Рамон, - я вчера показывал свою статью Старику. Сильвия засмеялось: - Ого! Ты становишься политическим писателем. Я знаю, ты талантлив, - она перегнулась через стол и погладила с нежностью его по щеке. - Но Старик не в восторге, - продолжал Рамон. - Да он просто ревнует… Оба весело засмеялись, допили вино, поели и договорились, что пойдут вместе в ресторан с Шусларом, их общим приятелем, который обещал их познакомить со своей невестой и назначил встречу на 20 августа. За обед расплатился Рамон и, прихватив бутылочку виски, поехали к Рамону в гостиницу. Сильвия опьянела, выходя из кафе, поскользнулась и сломала каблук. Рамон бережно подхватил её на руки и донес смеющуюся и смущенную Сильвия до машины. На Рамона выпитое вино никак не подействовало. Он, уже садясь в машину, решил, что поедет к Троцкому именно 20 августа. ----------------------------------------------------«»------------------------------------------------- Старик стал уставать. Он все чаще сидел за столом в кабинете и читал газеты. Книга двигалась плохо. Казалось, что основные характеристики Сталина он уже высказал в начале, и потому оставалось только пересказывать историю воцарения Вождя «на престол», следить за фактографией или цитировать других политиков. А Старик этого не любил. Вот и сидел он до обеда в кабинете, потом вышел покормить кроликов. Надев рабочие перчатки, вычистил клетку, положил нарезанной кем-то из охранников свежей травы. « Как я устал, - размышлял Старик, рассматривая самого бойкого, черного с белыми пятнами кролика, - мне надоело работать, надоело сидеть в этой дыре, отделенной от Европы тысячами и тысячами километров. Как бы я хотел побывать в России, пусть нелегально, пусть инкогнито. Просто постоять на ясной росистой зорьке с ружьем где-нибудь в березовом перелеске или на берегу болотной речки, в ожидании перелета диких уток. Меня убивает изоляция. Не с кем поговорить, почитать главы из книги, просто поболтать по-русски, не только все понимая, но и со смаком выбирая слова, выражения, образы, обороты и метафоры для собственной речи…» Краем глаза он заметил, что на стоянку подрулила машина, и из неё вылез этот странный полубельгиец, полуканадец Джексон. «Странно, на улице тепло, а он в плаще», - подумал Троцкий, продолжая наблюдать за Джексоном. Джексон прошел в дежурку, поздоровался с молодым охранником и спросил, не приехала ли уже Сильвия. Сильвии не было. Джексон вошел во двор, увидел Старика и направился к нему. Наталья услышала звук подъехавшей машины и поглядела в окно. Из дежурки вышел незнакомый мужчина и только когда он снял шляпу перед Троцким, определила, что это Джексон. У неё отлегло от сердца, и она пошла в спальню, дописывать письмо Розмерам. В письме Наталья пригашала их приехать на следующей неделе в гости. Поздоровавшись, Джексон показал Старику выправленный и напечатанный на машинке текст. Старик, обрадовавшись, повел его в свой кабинет… Войдя в дом, они встретили Наталью, которая, поздоровавшись с Джексоном и увидав его бледное лицо, спросила: - А вы здоровы ли Фрэнк? Мне кажется, вы сегодня неважно выглядите. Джексон мотнул головой и, после паузы, ответил: - Я сегодня почти не спал, готовил статью. Он мельком взглянул на Наталью, тут же отвел глаза и вытер тыльной стороной ладони пот, выступивший на лбу. Троцкий стоял рядом, непонимающим взглядом смотрел то на Наталью, то на Фрэнка и порывался идти дальше. Но Наталья не уходила, а снова обратилась к Фрэнку: - Вам ведь жарко. Снимите плащ, я его отнесу на кухню. Вы, уходя, заберете его… - Меня знобит, - сквозь зубы ответил Джексон, - и потом я не хочу вас утруждать. Он сделал движение в сторону кабинета и Троцкий спохватился - Да, да, пойдемте. И подхватив Джексона за локоть, повлек его к кабинету. Наталья, вернувшись на кухню и протирая чайные чашки, думала: «Какой-то он сегодня странный. Может быть, с Сильвией поругался. Она, конечно, избалована мужским вниманием…». Со двора раздались голоса охранников. Раблис кричал кому-то с наблюдательного пункта в левой башне: «Принеси нам ящик с инструментами. Он стоит под столом в дежурке». Кто-то откликнулся сразу: «Хорошо…». «Хансен говорил мне, что сегодня они будут устанавливать систему тревоги на башне,- вспомнила Наталья и успокоилась, - Левушка сегодня в хорошем настроении. На днях говорил, что не хочет видеть Джексона, а сегодня сам ведет его в свой кабинет». Джексон поднимался по лестнице вслед за быстро идущим Стариком. Он старался идти как можно прямее, так как стоило ему наклониться, как тяжелый ледоруб, в тайном кармане плаща, оттопыривал плащ. В какой-то момент ему показалось, что лезвие ледоруба, раскачавшись от шагов, стукнуло по лезвию кинжала, спрятанному в узком карманчике на другой стороне плаща. Время двигалось скачками. То ускоряло свой бег, то останавливалось. Пока Наталья его спрашивала, оно томительно тянулось, а сейчас, когда с каждым шагом приближался момент действия, оно стремительно летело. «Боже! – повторял про себя Рамон, - неужели я это сделаю?». Второе его я отвечало первому: «Ты это должен сделать. Надо убить лицемерную гадину! То, что рассказывали мне знакомые, не укладывается в голове. Оказывается, они и сами пытались убить, и когда? Еще в восемнадцатом году, когда революция в России висела на волоске». Троцкий остановился на верхней площадке и ждал его. Рамону показалось. Что Старик очень уж пристально смотрит на его плащ. Рамона снова бросило в жар, руки судорожно прижали вздувшийся плащ к телу. Каждый шаг вверх по лестнице давался Меркадеру все с большим трудом. - Вы сегодня действительно себя плохо чувствуете, - строго, но с сочувствием, произнес Троцкий, открывая ключом дверь кабинета, - проходите… Касаясь стенки, Рамон старался быть как можно дальше от Старика. Руки дрожали, на лбу выступил пот. Троцкий, впустив его, прошел к столу, взял у Рамона отпечатанную статью и сел. - Плащ можете положить вот сюда, - он указал на стул, стоявший у левой стены. Рамон осторожно снял плащ и тут часы, стоявшие на подставке за его спиной, начали бить шесть ударов. Рамон от неожиданности чуть не уронил плащ на пол. «Спокойнее, спокойнее, - повторяло второе я и, подбадривая, сравнивало - это как перед атакой: страшно, непонятно, зачем надо подниматься из окопа, бежать под пулями. Но когда побежал, страх уже не тревожит, все делаешь автоматически». Он положил плащ, пощупал в заднем кармане брюк пистолет и посмотрел на Троцкого. Тот сидел к нему спиной, склонившись над статьей. Седой ежик волос на затылке был хорошо, ровно подстрижен. «Пора, - подталкивало второе я, - бить надо вот сюда, в центр этого венчика из седых волос. И не сомневайся: тот, кто убивает чужими руками, должен быть убит, как трусливая гадина». Троцкий читал статью, слышал шуршание плаща за спиной. «Какой вздор, - думал он, - откуда этот Джексон взял такие цифры. Я совсем недавно читал статистику французского рабочего движения. Там были другие цифры. Что он там делает? – вдруг подумал старик, но не обернулся, - еще подумает, что я его боюсь и подозреваю…» А для Рамона время неудержимо стремилось в будущее. «Решайся!» - вкрадчиво подталкивало второе я. «Боже мой, боже мой! – причитало первое я, - Как я это сделаю?!» Трясущимися руками он достал ледоруб, снял с него мягкую, легкую тряпицу, сжал двумя руками ручку и замахнулся, опуская острый, зазубренный клюв ледоруба на голову Старика, Рамон инстинктивно зажмурился. Раздался чавкающий звук, острие вошло в голову, чуть изменив направление, пробило затылочную кость, погрузилось в череп почти по обух… Троцкому показалось, что оглушительно хлопнул выстрел за спиной и в голову ударила тяжелая, как ядро пуля. - А-А-А-А, - инстинктивно закричал он и, как отпущенная пружина, вскочил на ноги. Ледоруб, выдернутый испуганным Меркадером, с грохотом упал на пол. Ужас охватил убийцу, такого пронзительного крика – воя, он никогда и нигде не слышал. Страх, смертельная тоска, злоба, все слилось в этом пронзительном громоподобном вопле. Троцкий схватил Меркадера за руку, подтянул ее к себе и что было сил укусил за основание большого пальца. От ужаса и от боли, силы Меркадера удесятерились. Он отбросил Троцкого от себя и тот упал на пол. Кровь брызнула из раны на голове во все стороны, попадая на стены, на стол, на лицо и руки убийцы. С грохотом упал стул, посыпались со стола газеты и книги. Троцкий вскочил, шатаясь, выбежал из кабинета, не прекращая крик-рев… Меркадер крупно дрожал. Совершив убийство, он перестал что-либо видеть, вращал вылезшими из орбит глазами тяжело, со свистом дышал, шатаясь, шарил правой рукой сзади, пытаясь достать пистолет и, клацая зубами, думал только о том, чтобы Старик не зашел обратно в кабинет, потому что видеть Троцкого вторично в таком состоянии было выше его сил… Услышав нечеловеческий крик, охранники выскочили во двор и Робинс, заметив в кабинете Троцкого какую-то возню, выхватил пистолет и прицелился в окно кабинета. - Не стреляй! – крикнул Хансен, - Ты убьешь Старика! Он тут же включил сирену тревоги и пока ………….. побежали по крыше в сторону кабинета, сам опустил лестницу и мгновенно оказался возле Старика. Троцкий стоял возле дверей кабинета. По его лицу, бороде и одежде лилась густая, темно-красная кровь. - Смотри, что они со мной сделали, - закричал Троцкий, увидав охранника. Робинс, прыгая через три ступеньки, с пистолетом в руке, влетел наверх и, проскочив мимо Старика, ворвался в кабинет. Наталья, услышав крик и не зная, кто кричал, тоже устремилась в сторону крика и увидала Старика, стоявшего между кабинетом и гостиной, с опущенными, как плети руками, лицом, залитым кровью и без очков. - Что случилось? Что случилось? – крикнула она и обхватила мужа руками. Она подумала, что муж поранил себя, помогая охранникам в их работе. Светло-голубые глаза Старика остановились на её лице, а губы прошептали: - Джексон… Троцкий освободился от объятий жены, сделал несколько неверных шагов и упал на пол во весь рост. Наталья, став на колени, приподняла его голову и держала её в своих руках. Кровь по-прежнему лилась из раны в голове, обагряя руки Натальи. Вдруг Троцкий открыл глаза. Взгляд его, с трудом удерживая сознание, остановился на Натальи и губы очень тихо, так, что слышала только она одна, прошептали: - Наташа! Я люблю тебя! И с трудом продолжал: - Севу нужно убрать отсюда… Наталья окровавленной рукой вытерла ему губы и он, хрипло дыша, с трудом продолжил: - Ты знаешь, Он здесь! Я чувствую… Я понимаю, что Он хотел сделать! Он хотел мне помешать… Но я не дал ему это сделать!.. Хансен и Робинс ворвались в кабинет и увидели Джексона, стоявшего посреди кабинета с пистолетом в дрожащей руке. Лицо его было искажено судорогой… Робинс прыгнул на него с разбега, свалил на пол и ударил несколько раз рукояткой пистолета по голове. Видя, что Джексон потерял сознание, и его помощь не требуется, Хансен выскочил назад в коридор и встал на колени перед лежащим Стариком. Троцкий перевел затуманенный взгляд на него и на английском языке стал говорить, запинаясь и останавливаясь: - Мы говорили о французской статистике… Джексон выстрелил в меня из револьвера… Я тяжело ранен… Я чувствую, что это конец… - Он вас чем-то ударил по голове! – стал говорить Хансен, - Он не стрелял! - Нет! Нет! – не соглашался Старик , - Он стрелял в меня! В кабинете, рыча от ярости, Робинс бил ногами находившегося в бессознательном состоянии Джексона. Кровь лилась из пробитой головы. После каждого пинка голова безвольно дергалась, оставляя кровавые следы на полу кабинета. - Скажи ребятам, чтобы его не убивали, - прошептал Старик, - он должен жить, чтобы говорить.. ……………. хотел вызвать врача и использовать бьюик Джексона. Но ключей в машине не оказалось, и он стал обыскивать убийцу. Джексон неожиданно пришел в себя и бессвязно забормотал: - Они посадят мою мать… Сильвия тут не причем… Нет, это не ГПУ. Я не имею никаких дел с ГПУ… ………………… открыл гараж, выкатил машину и поехал за доктором. Наталья сбегала на кухню, принесла лед и чистого белья. Стерев с волос и лица густеющую кровь, стала прикладывать к голове лед, чтобы остановить кровотечение. Старик пытался целовать её руки и, обратив взгляд на Хансена, прошептал: - Помогайте Наталье… Мы с ней вместе очень много, очень много лет… - Нет, нет, - успокаивал его Хансен дрожащим голосом. - Нет, - возразил Старик, - я чувствую, что на этот раз они добились своего… Когда приехал доктор, левая рука и левая нога Старика уже были парализованы… С воем сирен во двор въехала скорая помощь и, почти одновременно, примчались полицейские. Топоча ботинками, они ворвались в кабинет и арестовали Джексона. Тут же прибыл начальник тайной полиции, полковник Салазар – строгий человек с большими усами и в черном костюме. Весь дом заполнили детективы в штатском, в пиджаках, шляпах и пестрых галстуках. Они быстро и нервно переговаривались, что-то искали и, наконец, один из них нашел на полу в кабинете ледоруб с пятнами крови на острие. Тут же щелкал фотоаппаратом полицейский – фотограф. Сыщик, в сером клетчатом пиджаке, в шляпе, блестя черными зрачками, вдыхая и выдыхая воздух через плоский нос, поднял ледоруб за веревочку и показал всем… …Сильвия, нарядная и оживленная, спешила на встречу с Отто Шослером и его невестой. Она опаздывала и поэтому взяла такси. На ней был легкий, светло-серого цвета костюм с большими отворотами и сиреневая блузка с оборочками на груди из китайского шелка. На голове кокетливо одета маленькая шляпка, и волосы были уложены в высокую прическу. « И все-таки, какой он милый, - думала она, инстинктивно поправляя прическу, когда вспоминала спокойный, немного исподлобья, сосредоточенный взгляд. Его шутливые реплики, произнесенные без улыбки, очень серьезно. Его щедрость. Если он покупал ей конфет, то не двести или триста грамм, а целый килограмм. А если дарил ей цветы, то огромный букет. Она несколько раз спрашивала, откуда у него такие деньги и Меркадер отшучивался мрачно: - Места знать надо… Доехав до назначенного места, машина скрипнула тормозами и остановилась. Сильвия заплатила шоферу, подождала сдачу и, перебежав дорогу, вышла к кафе, которое называлось «Горизонт». Она посмотрела на часы. Было семь часов вечера. «Опоздала на полчаса», - отметила она про себя и, осмотревшись, увидала Отто и девушку-невесту за столиком в глубине зала. «Странно, но где же Фрэнк!» – подумала Сильвия, подходя к друзьям. Он поздоровалась, извинилась за опоздание, сославшись на загруженные улицы. Отто и его невеста, рослая девушка с блестящими черными волосами, пили вино. Они налили вина Сильвии. Весело болтая о погоде, о всякого рода безделушках, Сильвия съела конфетку, с напряжением глядя на вход. Но Фрэнк не появлялся. «Что-то случилось, - с беспокойством подумала она и, извинившись, пошла звонить, - он никогда не опаздывал прежде на такое продолжительное время». Набрав его гостиничный номер, она услышала длинные безответные гудки. Она позвонила по телефону, который он ей дал, говоря, что это рабочий телефон, но там тоже никто не отвечал. -Странно, странно, - повторяла она вслух и, выйдя на улицу, стала ждать там, вглядываясь в сумерки надвигающейся ночи… Сильвия познакомилась с Меркадером в Париже летом, два года назад. Ей его представили, как студента университета. Был он спокоен, молчалив, галантен. Позже она узнала, что он кроме испанского очень бегло, без акцента говорит по-английски и по-французски. Он подрабатывал журналистикой в одной бельгийской газете и, кроме того, имел какой-то бизнес, который позволял ему быть «человеком мира», путешествуя из страны в страну, с континента на континент. Их роман развивался очень быстро, и уже через два месяца Сильвия «потеряла голову» от любви. Меркадер провожал её на организационный съезд четвертого интернационала и намекал, что коммунистические идеи его тоже волнуют. Потом он приезжал к ней в Нью-Йорк и познакомился со многими членами СРП, часть которых после заключения Сталиным Пакта о ненападении с Гитлером, отделилась и стала готовить заговор, с целью убийства Сталина. Меркадер немного пообщался в среде СРП, узнал все подробности, и вскоре уехал в Европу… Вновь уже встретились они только здесь, в Мехико. Он объяснил Сильвии. Что сменил имя и фамилию и будет называться теперь Фрэнк Джексон с тем, якобы, чтобы не вызывать негодования своей щепетильной матери: - Если она узнает, что я общаюсь с троцкистами, что пишу для них статьи, она может умереть от разочарования… Сильвия привыкла к конспирации, сама боялась попасть в лапы ГПУ, и потому весело посмеялась рассказанной легенде. - Ну где же? Где же он? – повторяла она нетерпеливо. Тут из кафе вышел шослер. - Давай я позвоню Старику. Может быть он там, - предложил он. - Хорошо, - ответила Сильвия, упавшим голосом. Отто долго не мог дозвониться, потом на том конце провода трубку сняли. Проговорив несколько фраз, он бросил трубку и с изменившимся лицом подбежал к Сильвии. - На Авениде Виена – покушение. Старик смертельно ранен! Едем туда! Отто побежал расплачиваться в кафе, а Сильвия останавливать такси. Приехав в Койокан и отпустив машину, они протолкались среди полицейских машин, заполнивших небольшой дворик, распихали зевак и вошли в дом. Охранники их пропустили, но как-то странно смотрели на Сильвию зло и неприветливо, как будто ожидали от неё какого-то подвоха. Как только полковник Салазар увидал Сильвию, он тут же приказал её арестовать и отправить в штаб квартиру секретной полиции. - Посадите её отдельно. Ничего не говорите. Пусть ждет моего приезда, - напутствовал он своих сотрудников, грубо вталкивавших заплаканную, ничего не понимающую Сильвию в авто. Когда Троцкого везли в больницу, он постоянно кого-то искал глазами. Увидав Наталью, он успокоился и потом, когда она села рядом с ним, поманил Хансена правой рукой и срывающимся голосом стал говорить ему о том, что Джексон – агент, политический убийца либо ГПУ, либо фашистского режима. В госпитале собралось множество народу и Наталья стала просит Хансена быть все время рядом с ними: - Я боюсь за Леву, - заплакала она вдруг, - я ненавижу этот город. Здесь страшно и люди ненавидят нас… В палате, когда медсестра стригла ему волосы, Старик еще пошутил: - Зря потратился на парикмахера. Ведь я только вчера стригся. После укола морфия, он какое-то время бодрился, но потом устало закрыл глаза, и стал говорить Хансену: - Джексон думает, что он меня убил… Но я боролся с ним… Он замолчал, силы покидали его. Доктора делали знаки Хансену, чтобы он заканчивал разговор и отходил от больного. Но Старик пошевелил рукой и закончил: - Пожалуйста, скажи нашим друзьям… Я уверен в победе четвертого интернационала. Надо наступать… Голос его затих, рука безвольно опустилась. Потеря крови и морфий возымели свое действие. Врачи немедленно перенесли его в операционную. Операция продолжалась всю ночь и делали её пять хирургов, сменяя друг друга. Около семи часов утра следующего дня лев Давыдович Троцкий (Бронштейн) умер, не приходя в сознание. ----------------------------------------------------«»-------------------------------------------------- Когда Наталье передали, что Старик умер, она не поверила. - Он не может, не должен умереть, - шептала она, - ведь он такой молодой. Мы сорок лет были вместе, и не может он вот так взять и покинуть меня. Охрана пока оставалась в доме и Хансен старался не оставлять Наталью одну. Под вечер привезли гроб с телом Троцкого и установили в гостиной. В доме повисла траурная тишина. Шуршание шагов, тихие разговоры на кухне, где домочадцы собирались, чтобы вместе попить чаю. Щюслер направил телеграмму в Штаты и оттуда потоком пошли телеграммы соболезнования на имя Натальи. К вечеру их набралось более сотни. Когда стемнело, в гостиной зажгли свечи и Наталья села рядом с гробом. Её дипломатично оставили одну. Глаза Натальи опухли от слез, она сгорбилась и уже не скрывала свой возраст. Не отрываясь, смотрела она на лицо любимого человека и, казалось, не узнавала его. Обострившиеся скулы, крепко сжатые губы, закрытые глаза с длинными ресницами отдаляли его от неё, он казался помолодевшим в своей смерти. - Успокоился, - шептали её губы, - столько лет борьбы и напряжения. И вот теперь спокоен… Она смотрела долго, пристально и вдруг ей стало казаться, что его тело чуть-чуть шевельнулось, а ресницы подрагивали, словно глаза вот-вот откроются… Сидя у гроба Троцкого, Наталья вспоминала всю свою жизнь, которую они дружно прожили вместе. Как она его тогда любила! Но для него революция была самой сильной любовью. Она это поняла сразу же, как только они познакомились в 1902 году в Париже. Тогда она пыталась водить его по музеям, приобщая к мировому искусству, но он постоянно сбегал и писал свои статьи для Искры. Как-то она спросила его, как ему нравится Париж, на что он совершенно искренне ответил: - Немного больше, чем Одесса, но в Одессе интересней. Тогда Наталья помогала переправлять и готовить к переправке в Россию нелегальную литературы. Она совсем забросила ботанику, которой еще совсем недавно хотела посвятить всю жизнь и даже начала её изучать в женевском университете. Теперь её интересовало искусство и она целыми днями пропадала в Лувре и в Кдорсе. Юный Лев тогда был похож на энергичную бегуще - летящую птицу. Нескладный, длинношеий, он смотрел сквозь стекла пенсне умно-насмешливо и наивно. Она вспомнила, как встречала его, Ленина и Мартова в театре оперетты. Тогда Ленин подарил Троцкому башмаки, а они так жали ноги, что Лева не мог ни сидеть, ни слышать. Они все время перешептывались, прижимались друг к другу, хихикали над его проблемами и в, конце-концов, башмаки сняли, облегченно затихнув. А сейчас он лежал неподвижно и вместо шапки всегда густых и жестких волос, его голова была покрыта белыми бинтами… Еще ей вспомнилась Вена, куда они переехали из Финляндии. Там они, не расставаясь, прожили семь чудесных лет. Там же она родила второго сына, Сережу. Какими длинными и счастливыми были эти годы. Дети росли, известность Льва росла тоже. После революции девятьсот пятого года и председательства в Петербургском Совете, он стал одном из лидеров русской революции. Дети росли умными, веселыми и послушными, а Лев очень часто работал дома и она радовалась этому, потому что продолжала очень любить его… Где-то в дальнем конце притихшего дома часы пробили двенадцать. «Я потеряла всех и дальнейшая жизнь моя потеряла всякий смысл, - ей стало себя жалко, она горько всхлипывая заплакала, вытирая слезы ладошкой. – почему? За что мне такие страдания?- спрашивала она себя – это глупая ложь сталинистов, ГПУ и убийства вокруг. Убили семь секретарей Старика и убивали во всех частях света, словно само знакомство с ним было опасно для жизни»… Она вспомнила Вену, 1913 год, коренастого, молчаливого и мрачного грузина, который появился, прожил несколько дней и уехал, так ни с кем и не поговорив ни о чем, кроме партийной работы. Как можно было сравнивать светлого, энергичного, оживленного Льва и этого мрачного человека. После революции Наталья видела его несколько раз, уже не такого мрачного и не такого молчаливого. Настали его времена… Наталья смахнула слезы: «Ведь я такая старуха, морщины, дряблая кожа, а он сейчас такой молодой». Она приподнялась, поцеловала Старика в холодную щетинистую щеку. - Я тоже скоро умру и там мы с тобой встретимся. Я в это верю, - шептали её губы, а из глаз лились и лились неудержимым потоком слезы… -------------------------------------------------«»------------------------------------------- Меркадера вечером увезли в штаб секретной службы. Сидя между двумя агентами в полицейской машине, он сжимал руками пробитую голову, скрипел зубами от боли и изредка тихо стонал. Возбуждение, страх, неуверенность прошли. Сменились депрессией и обидой, жгущей сердце. «Я это сделал. Было страшно, противно, но я убил его … Как на войне… Этот Салазар попытается меня запугать, но это ему не удасться… Пусть попробует». Полковник Салазар, войдя в свой кабинет, переоделся, помылся в дежурной комнате, и тяжело вздыхая от усталости, достал из сейфа дело Альфаро Сикейроса, весной устроившего громогласное покушение на Троцкого, в том же доме на Авенида Виена. «Как я устал от этих русских революционеров, - подумал он и стал листать толстую папку, - кажется никто из задержанных сегодня не проходил по тому делу. Но, похоже, что на этот раз они своего добились. Троцкий умирает»... Облокотившись на стол, и бегло просматривая папку, полковник стал вспоминать подробности того фантастического дела. Около четырех часов ночи 24 мая Лев Троцкий и его жена Наталья были разбужены автоматической стрельбой в доме. Наталья, причитая от страха, помогла Троцкому сползти с кровати и спрятаться за ней. Они сидели так, пока автоматные очереди, на время прекратившиеся, не застучали вновь по дверям, стене над кроватью и потолке. Во дворе слышались крики незнакомых голосов и вдруг громко, пронзительно закричал Сева, внук Троцкого: «Дедушка! Дедушка!». И тут же грохнул взрыв. Наталья увидала в пространстве между двумя комнатами, ярко освещенную взрывным пламенем, фигуру человека с автоматом в руках. Он выпустил очередь в направлении их кровати и исчез. Наступила тишина. - Надо спасать Севу, - проговорила Наталья и вылезла из-за кровати. Вслед за ней вылез и Старик. В этот момент с автостоянки, громко урча моторами, выехали две автомашины. - Они угнали наши машины! – громко закричал Троцкий. Но Наталья на это не обратила внимания, она громко звала внука: - Сева! Сева! Ты где? Она вдруг услышала голос Севы на веранде. Зовущего Альфреда и Маргарет Розмери, чья спальня была с другой стороны дома. Охрана внутри дома и все обитатели его, выскочили во двор и взволнованно переговаривались. Вскоре приехала полиция. А затем и полковник Салазар, поднятый с постели телефонным звонком. Он зевал, рассматривая прошитую пулями дверь спальни, стены с выбоинами от пуль, самодельное взрывное устройство, найденное в коридоре… Полковник Салазар вспомнил все обстоятельства того покушения и первые свои впечатления. Покушение было таким масштабным (в нападении участвовало более двадцати человек), а результаты столь смехотворны (Наталья показала ему царапину на локте, что вполне могло быть результатом падения с кровати), что он невольно подумал об инсценировке покушения организованным самим Троцким. Первые слова, которые проговорил Троцкий, обращаясь к полковнику, были: - Автором этой атаки является Иосиф Сталин, а исполнителями агенты ГПУ. И как показалось полковнику, и Троцкий и его жена были уж очень спокойными после этого ночного кошмара. Ко всему. Из дома исчез Роберт Харт – один из охранников, а мексиканские полицейские, охранявшие дом, найдены были связанными недалеко от автостоянки… Тогда, сходя из этого предположения, полковник даже арестовал двух секретарей Троцкого и допрашивал их как соучастников покушения. Но потом ситуация прояснилась. Тело исчезнувшего охранника было найдено закопанным в саду двух братьев, членов коммунистической партии Мексики. Потом по донесению агента был арестован полицейский, который на время давал кому-то свою форму. Стало известно, что нападавших было очень много и кто-то из них был одет в полицейскую форму и даже в военную офицерскую. Охранники, судя по всему, были напоены каким-то снотворным.. все это так поразило полковника Салазара, что он только разводил руками. Постепенно выяснилось, что возглавлял покушение Альфаро Сикейрос, известный мексиканский художник, который, надев форму майора мексиканской армии, возглавил налет мексиканских сталинистов на дом Троцкого. На допросе и позднее на суде, он утверждал, что они не хотели никого убивать, но показывали Троцкому, что он должен убираться из Мексики. Салазар закрыл папку и потер усталые глаза: «Это дел о до сих пор не ясно для меня. Есть подозрения, что Харт был агентом ГПУ, но сам Троцкий всячески защищал его и даже захоронил тело во дворе дома на Авенида Виена и приказал сделать табличку: «Роберт Харт - 1915-1940. Убит Сталиным». Теперь, кажется, все пришло к своему логическому завершению. Троцкий умирает, но для меня до сих пор непонятно, почему Сталин так ненавидит Троцкого, почему Троцкий так уверен, что покушения дело рук Сталина и ГПУ». Полковник достал чистый лист бумаги и попытался сформулировать направление допроса. «А этот Моркадер, или как там его, почему то мне симпатичен. Толи потому, что он ничего не просит или ничего не боится. Похоже. Что кроме журналистики он занимался совсем не писательскими делами… Надо послать людей, обыскать его гостиничный номер». Полковник нажал на кнопку на столе. Вошел дежурный офицер: - Отправьте людей в гостиницу, где жил этот Моркадер и приведите его на допрос. - Извините, господин полковник! Но Меркадер жалуется на боли в голове. Она пробита в нескольких местах, да и ребра похоже целы не все. Охранники постарались… - Мы его не будем мучить, - осклабился Салазар, - но допрашивать будем всю ночь, а потом положим в охраняемую палату, рядом с его жертвой, Троцким. Введите его! Ввели Меркадера, забинтованного, щурящегося от яркого света. Он сел, подслеповато поглядел на полковника, и произнес: - Не могли бы вы мне помочь. Я без очков плохо вижу, а мои очки разбиты, там, - он вяло махнул рукой в сторону дверей. - Хорошо, хорошо, - согласился Салазар. Неожиданно зазвонил телефон. Салазар поднял трубку: - Слушаю! - Господин полковник, - донесся голос дежурного офицера, - в номере Меркадера обнаружено его завещание. Несите его сюда, - распорядился полковник. Дежурный офицер внес папку и положил на стол перед Салазаром. Полковник взял в руки папку, а Меркадер внимательным взглядом проводил офицера до дверей. - Так, так, так, - скороговоркой проговорил Салазар и снова нажал кнопку. Когда офицер вошел, Салазар сказал ему: - Я по-французски не читаю. Быстро переведите и принесите мне перевод. Если надо. Пусть всю ночь переводят, но чтоб было сделано… Меркадер сидел, склонив голову, щупая бинты и делая вид, что разговоры следователей его совершенно не интересуют, что он полностью погружен в свою боль и ничего кроме боли не замечает. В то же время он понял, что речь идет о записке, оставленной им в номере и написанной по-французски. А писал он в ней следующее: «Я родился в 1904году в Тегеране, в семье бельгийского посла. В возрасте двух лет мы с матерью вернулись в Брюссель, где и жили до начала войны. Там я окончил ……… колледж. Затем два года проучился в военной академии и переехал в Париж для дальнейшего обучения. Учился в школе журналистов и работал в газетах. Отец умер в двадцать шестом году и мать, когда я просил, снабжала меня деньгами. Был женат в 1924 году, но ушел от жены и развелся в 1939 году. В Париже познакомился с троцкистами и, участвуя в учредительном съезде четвертого интернационала, стал его членом. Там меня снабдили деньгами, документами и отправили в Мексику, для встречи с Троцким. Здесь постепенно началось мое разочарование в Троцком, так как он просил меня ехать в СССР и организовать покушения на лидеров страны, в том числе на Иосифа Сталина. Он стал мне отвратителен, когда стал требовать порвать связь с Сильвией, которую я люблю всей душой, только потому, что она связана с группой диссидентов троцкистов в Америке». Но полковник этой записки не видел, так, как переводчика сразу не застали, поехали домой. Время шло, перевода не было, и Салазар решил отложить допрос до следующего дня. На следующем допросе Меркадер делал вид, что готов сотрудничать со следствием и «признался», что приехал в Мексику по фальшивому канадскому паспорту на имя Фрэнка Джексона, и что Сильвия об этом знала. Полковник Салазар, слушая «признательные» речи Меркадера и читая перевод записки, морщился: « Все это, или почти все, ложь. Будь моя воля, я бы заставил этого вшивого интеллигента сказать правду. Но газеты всего мира трубят об этом покушении и потому надо быть осторожным», - он потер щетинистый подбородок, поморгал, прогоняя сонливость, нажал на кнопу вызова. Вошел дежурный офицер и полковник приказал ему приготовить большую кружку кофе. Достал из стола электробритву, побрился, вглядываясь в свое похудевшее за бессонную ночь лицо. «А что, если попробовать их свести, сделать очную ставку? И сделать это не здесь а в медицинской комнате, куда его можно повести делать перевязку, а Сильвию посадить там заранее». Он быстро написал распоряжения на листке бумаги и предал его дежурному офицеру, принесшему дымящуюся кружку ароматного кофе. Офицер вышел, сразу же зашел обратно и забрал ничего не понимающего Меркадера. - В перевязочную, - пробормотал он, подпихивая арестованного в спину. Когда Меркадер, сопровождаемый конвоем, открыл дверь лазарета и увидал там Сильвию, он впервые потерял самообладание - Полковник! Что вы делаете? – закричал он Салазару, вырываясь из рук полицейских, - Я не хочу здесь быть! Уведите меня отсюда! Сильвия увидав Меркадера, тоже закричала: - Убийца! Убейте его! Убейте его! – она зарыдала, стала бить кулаком по столу и кричала, - Я хочу видеть, как его убьют! Пусть его убьют, как он убил Троцкого! Это не человек, это чудовище! Салазар вмешался в этот истеричный диалог, сообщив Сильвии, что, по словам Меркадера, он разочаровался в Троцком, вот и реакция. Сильвия резко повернулась в сторону Рамона, которого полицейские впихнули в комнату, и закричала в истерике, почти завизжала: - Не ври, предатель! Говори правду, если хочешь сохранить жизнь… Лгун! Убийца! Предатель! Чудовище! Когда Меркадера уводили, его била дрожь и лицо кривила судорога. Его снова привели в кабинет Салазара. Здесь он как то странно успокоился. Глаза его потухли, плечи опустились, и весь он стал похож на нахохлившуюся птицу с красно-белым гребешком. Салазар, заметив эту перемену, предложил: - Скажите правду, и я даю вам слово офицера, что помогу избежать виселицы. Меркадер поднял на него потемневшие глаза и спокойным голосом произнес: - Режьте меня. Сдирайте с меня кожу, клочок за клочком, но мне нечего добавить к своим показаниям. Он замолчал и больше не произнес ни слова. Молчал он и на суде, молчал в камере заключения. Врачи думали, что он сошел с ума от сильного потрясения, но экспертиза признала его вполне вменяемым. --------------------------------------------«»--------------------------------------------- … Мать Рамона Меркадера была приглашена в Москву. Сам Лаврентий Берия заехал за ней в гостиницу «Метрополь». Усадил в свою машину и повез в Кремль на прием к Вождю. - Вы не бойтесь, - говорил он, повернув свое круглое лицо с ранними залысинами на лбу и поблескивая пенсне, - Иосиф Виссарионович все знает о вашем сыне и очень его хвалит за смелость и мужество. Через Боровицкие ворота въехали в Кремль, часовые красиво отдали честь оружием, подняв его двумя руками на уровень головы. Внутри Каридад все дрожало в предчувствии встречи: «Я увижу великого Вождя», - шептали её губы. Выйдя из машины, они поднялись на второй этаж. Здесь тоже стоял караул, который отдал честь уже по-другому: вытянувшись по стойке смирно и пожирая глазами входивших Берию и Каридад. Берия повел её длинными коридорами, устланными мягкими ковровыми дорожками, и, наконец, отворив очередную дверь, они прошли через большую приемную. Берия постучал. - Входите, входите, - раздался знакомый глуховатый голос с мягким грузинским акцентом. Берия ввел Каридад в кабинет. Посреди ярко освещенного кабинета, был расстелен большой, во весь пол, ковер, а у дальней стены стоял большой дубовый стол между двух окон с белыми льняными меловыми, сборчатыми шторами. Сталин, в белом кителе, в белых брюках, заправленных в сапоги, легко поднялся из-за стола, обошел его и пошел навстречу. - Каридад, дорогая, - начал он, приветливо улыбаясь, - я очень рад видеть мать героя и героиню. Он пожал её руку и продолжил, усаживая за стул, подставленный Берией: - Я пригласил вас сюда, - продолжил он, - чтобы вручить вам награду за мужество и смелость. Появился бесшумный, большеголовый и бритый Поскребышев с орденской коробочкой. Сталин аккуратно достал оттуда орден Ленина и подошел к Каридад, показал, сверкнувший красной эмалью профиль Ленина: - Я знаю, что вы сами воевали в Испании и даже были ранены и я рад вручить вам этот орден Ленина за настоящий героизм. Сталин пожал еще раз её руку. Краска волнения прилила к её щекам и, казалось, что Каридад вмиг помолодела, опять стала красавицей, как прежде. Сталин отступил на шаг. Поскребышев снова бесшумно приблизился и протянул ему другую коробочку. Сталин открыл её и показал золотую пятиконечную звезду на алом бархате: - А это Звезда Героя Советского Союза, которую мы вручим вашему сыну, Рамону, которого ждем здесь, когда он приедет. Он, как многие испанские коммунисты, пожертвовал собой за дело Ленина и мы никогда этого не забудем. Сталин поклонился Каридад, Берия также склонил голову и она, волнуясь, ответила по-испански. Переводчик, тихо стоявший в углу, перевел: - Я благодарна вам, товарищ Сталин, и всем советским людям за доброту и гостеприимство. Надеюсь, что мой Рамон приедет в СССР и мы снова увидим его веселым и счастливым. Она поклонилась Сталину и пошла вслед за Берией. Когда они садились в машину, какой-то молодой красивый офицер преподнес ей букет алых роз, щелкнув каблуками и отдав честь. Берия отвез её в гостиницу и провожая. Сказал: - Я поздравляю вас и вашего сына и хочу, чтобы ва знали: СССР для вас и вашего сына может стать Родиной, если вы этого захотите. Надеюсь, вы хорошо отпразднуете эти высокие награды. Он снова чуть кивнул головой и уехал, а она, взволнованная, вошла в фойе гостиницы «Метрополь». Швейцар почтительно открыл перед нею двери… -------------------------------------------------«»---------------------------------------------- Троцкого хоронили через день после его смерти. По дороге в Пантеон, где должна была происходить церемония прощания, многолюдная толпа горожан, стоявших вдоль следования траурного кортежа, со снятыми шляпами и опущенными головами провожала тело Троцкого, Апостола русской революции. За пять дней, пока был открыт доступ к телу, около трехсот тысяч человек прошли мимо гроба, прощаясь со старым революционером, олицетворявшим блистательную победу коммунизма над крупнейшей в мире монархией. Президент Мексики, Карденас, сделал визит соболезнования и выразил свое прискорбие Наталье. Через пять дней пришел отказ в возможности захоронения тела Троцкого в Соединенных Штатах. Даже мертвому, ему было отказано в визе. Его тело было кремировано на следующий день, а пепел был захоронен во дворе дома на Авенида Виена. Над белым камнем надгробья взвилось красное знамя. Наталья Седова - жена Троцкого, жила с внуком Севой Волковым на Авенида Виена до 1960 года. У Севы была большая семья, несколько девочек и Наталья помогала родителям их воспитывать. Тогда же в 60-м она уехала в Париж, в гости к Розмерам, там и тихо умерла в январе 1962 года. Её прах был перевезен в Мексику и захоронен рядом со Львом Троцким. Рамон Меркадер просидел полные 20 лет, назначенные ему судом и был освобожден в мае 1962 года. Все двадцать лет он провел в камере, которая имела небольшую террасу для прогулок на свежем воздухе. Рамон очень много читал и даже пытался писать воспоминания, но, заметив, что за ним следит тюремный надзиратель, сжег все написанное лист за листом в пепельнице. Когда он вышел из тюрьмы, ему было 46 лет. Черные волнистые волосы утратили свой прежний блеск, темные глаза глядели спокойно и сосредоточено. При выходе из тюрьмы 6 мая 1960 года его встретили незнакомые люди, назвавшиеся друзьями. Они вручили ему кубинский паспорт и он улетел, вначале на Кубу, а потом, через Прагу, в Советский Союз, в Москву. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1960 года Рамон Меркадер - Лопес Рамон Иванович удостоен звания Героя Советского Союза, с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (№ 11089). Являлся сотрудником Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В середине 70-х годов XX века переехал на Кубу, где работал по приглашению её руководителя Фиделя Кастро советником министерства иностранных дел. Умер в 1978 году от саркомы. Прах Рамона Меркадера был перевезён в Москву и погрёбен на Кунцевском кладбище под фамилией Лопес Рамон Иванович. На могиле установлен памятник. .